суток, когда колхозники возвращаются с работы. Все село наполняется веселыми окриками, в одиночку и группами люди начинают собираться на лобном месте — демонстрировать свое остроумие, а председатель колхоза Габриел Балаян, как и все, с сигаретой во рту, стоит на открытом балконе колхозного правления и сверху посылает команды в разные стороны, то, словно, сердясь, то внезапно с хохотом хлопает кого-то, из стоящих рядом, по спине. Это еще и то время суток, когда медленно раскачиваясь, с пастбищ возвращается стадо, и, не то от тоски, не то с голоду, во дворах жалобно мычат телята, из разных дворов доносится ленивый лай собак, в темном лесу начинает кричать ночная птица. Мама подоила корову, и я, как всегда, позволил нашему дурному теленку вдоволь пососать пахнущее цветами молоко матери, потом загнал теленка в хлев, к овцам. а корову привязал во дворе, к врытому в землю железному колышку. Кур загнал на насест, приготовил ведро похлёбки из вареного картофеля и ячменной муки, вылил в корыто и дал свиньям, которых откармливаем, и только после этого побежал домой готовить уроки. Постепенно сгустилась темнота, которая медленно поднялась из ущелий и вошла в село. Скоро улицы и дома погрузились в нее. Аргина надела свое новое небесно-синее платье, которое купила недавно, и которое ей очень подходит, и вышла из дома… Теперь, сидя у окна, я жду ее. Луна, как долька дыни, неподвижно повисла над горой Сарнатун. А Аргины нет и нет. Вскоре и луна, наверное, тоже, устав от того, что долго стоит над горами, уходит, исчезает за ними. Будто, в ожидании этого, из ближайшего леса тоскливо зовет сова. Словно, по команде, неожиданно, начинают трещать сверчки, чётко слышится монотонный шум речки Барак Джур — виш-ш-ш, виш-ш-ш… — Мам, когда вернется Аргина? — спрашиваю я. — Когда вернется, тогда и вернется, ты-то чего беспокоишься? — Удивленно смотрит мама. — Как это, почему беспокоишься? — Взволнованно отвечаю я. — Она же давно ушла. — Наверное, гуляет. — Так поздно? Я вдруг представил, как в ночной непроглядной, кромешной тьме бесшумно, тайком к Аргине подкрадывается сапожник Меружан, закрывая ее рот пропахшей кожей ладонью, похищает её и уводит её в горы.

— Слушай, Абик, это тебя касается? — говорит мама. — Ты своими уроками займись. Я ничего не отвечаю, а мама продолжает: — Аргина не маленький ребёнок, чтобы не иметь права на некоторую самостоятельность. А ты, как надзиратель в тюрьме, не даешь девушке дышать. — Что я делаю?.. — обиженно спрашиваю я. — Что делаешь, что делаешь, — передразнивает мама, что еще должен делать? Глупые вопросы задаешь. Быстро иди спать, Аргина лучше тебя знает дорогу домой.

Покорно опустив голову, я шагаю к своей кровати, про себя решив, что буду ждать прихода Аргины. Однако, не знаю, как получилось, что я уснул. Проснулся в полночь от крика совы. Помню, моя бабушка говорила, что крик совы во дворе дома — плохая примета. Прислушиваюсь. Крик совы раздается из нашего сада. А дома тишина. Бесшумно встаю с постели и открываю дверь в комнату Аргины. Она глубоко спит, подперев ладонью щеку, как маленький ребенок. Я некоторое время молча стою и смотрю на нее, потом, снова осторожно закрываю дверь и бесшумно, на цыпочках, иду спать в свою кровать. Во дворе, в темноте, снова зловеще кричит проклятая сова.

9.

— До каникул остались считанные дни, — говорит Аргина, — скоро с тобой поедем в город. — Армен тоже поедет с нами? — спрашиваю я. — Да… Вообще-то, он едет на экзаменационную сессию. — Он учится в Баку? — Конечно. Ты, что, не знал об этом? — Нет, — я отрицательно мотаю головой. — Знал, что учится, мама говорила, а где — этого не знал. — Мы там втроем погуляем на берегу моря, покатаемся на катере, пойдем в кино. Если. конечно, ты не против, — говорит она, улыбаясь.

Издевается…

— Конечно, не против, — говорю. Вечером, как только Аргина надевает небесно-синее платье, меня тут же охватывает тоска, и я, зачем-то, глупо и неуверенно спрашиваю: — Я тоже иду с тобой, Аргина? Аргина смотрит на меня с нескрываемым умилением. Я, конечно же, понимаю, что ей не очень-то по душе, что я таскаюсь за ней, но и обижать не хочет. Хоть с опозданием, но, все-таки, я это понимаю. — Ладно. не иду, — быстро говорю я. — Почему? — Просто так, спрашивает она. — Я передумал, — хорохорюсь я, — лучше позову Овика, вместе поиграем в шахматы. Аргина признательно целует меня в щеку и быстро выходит со двора. Я, конечно, про Овика слукавил, сегодня у меня нет настроения играть в шахматы. Отца тоже дома нет, его пригласили в Стеранакерт на областной съезд животноводов, а мама сегодня целый день из больницы не приходила домой, потому что в соседнем селе медведь заломал одного человека, и его, почти, в безнадежном состоянии привезли утром в больницу. Я остался дома один и, впервые в жизни, почувствовал, как невыносимо одиночество. У меня на душе так грустно, что сердце чуть не разрывается. Не знаю, что сказать. Выхожу во двор. Здесь тоже ничего интересного нет… та же пустота. Ноги сами ведут меня на улицу, между неухоженными садами, по узкой дорожке, где протекают все грязные дождевые воды из центра села и стекаются в ущелье.

Знаю, что нехорошо делаю, но отступить от задуманного я не могу, какая-то непонятная сила толкает меня вперед. Продолжаю шагать, порою прячась за широкоствольными деревьями, порою, пригибаясь и с ужасом ловя себя на том, что очень хочу слышать, о чем говорят Аргина и Армен в том саду, в ущелье, хотя чувствую, что с моей стороны это непростительный шаг, непорядочно подслушивать чужой разговор.

Луна мгновенно выплыла из-за Тхкотасара, окрасив весь мир своими серебряными лучами. Чуть поодаль, под деревом показались Аргина и Армен. Они стоят, и я ясно вижу, что Армен что-то рассказывает Аргине, а Аргина, спиной опираясь об одно из деревьев сада, молча слушает его, время от времени разливается ее звонкий смех, будто звон родника, родившегося на высоком склоне, раздается над садом, освещенным светом луны. Стараясь не издавать ни звука, я ползком, незаметно приближаюсь к ним и, лежа в ямке под широкоствольными ореховыми деревьями, смотрю на них. Аргина, по-прежнему стоит, опираясь спиной об ствол дерева, это ясно видно в свете луны, А Армен нежно гладит ее руку чуть выше локтя и говорит тихо, мне не слышно. Тихий весенний ветерок слегка колышет ветки деревьев, распространяя дурманящий аромат распустившихся цветов и разбухших почек. Качаются ветки, плавно шелестят листья, будто шепчутся о чем-то: с-с-с, с-с-с. Обида схватила за горло, не дает дышать. Я утыкаюсь лицом в землю на мгновение,